Пианист, народный артист России, профессор и педагог Российской академии музыки имени Гнесиных и Московского института музыки имени А.Г. Шнитке рассказал порталу «Культура.РФ» о том, что в музыке «собачье дело», почему полезно стоять на голове перед выходом на сцену и какие музыкальные сочинения отечественных композиторов недооценены на Западе.
Юрий Розум в молодости
— В этом году исполняется 45 лет вашей творческой деятельности. С чего начинался ваш путь в музыке? Кем были ваши учителя?
— Можно сказать, что путь начинался в утробе матери, потому что моя мама Галина Рождественская — музыкант, главный дирижер-хормейстер Академического хора русской песни Гостелерадио, и папа Александр Розум — известный певец-баритон, народный артист РСФСР. Поэтому рос я в абсолютно музыкальной колыбели. Я очень любил петь, но совсем не попадал в ноты. И родители вовсе не собирались из меня делать музыканта. Позднее, правда, случайным образом выяснилось, что я имею абсолютный слух. Такое бывает, когда слух очень тонкий, а координации с голосом нет. В итоге стали учить — в пять с половиной лет я начал заниматься музыкой, а в шесть — выступать с папой на концертах, аккомпанировал совсем простенькие песни типа неаполитанских. Затем год в подготовительной школе при Институте Гнесиных — только она мне отбила всю охоту заниматься музыкой.
Потом я поступал в ЦМШ — Центральную музыкальную школу при Московской консерватории. Попал в класс совершенно гениального педагога — Анны Даниловны Артоболевской. Помню, в первый день проиграл на рояле целых четыре часа, хотя раньше с трудом высиживал 15 минут. И на уроках с ней как раз и появилось желание стать профессиональным музыкантом. Хотя сказать, что я очень горел тогда занятиями, не могу — скорее происходило музыкальное накопление, которое потом вылилось в желание «работать» на фортепиано. Последние три года по решению экзаменационной комиссии ЦМШ уже перешел на занятия специальностью в Консерваторию — к доценту Евгению Малинину. И когда поступил в Консерваторию, продолжил заниматься под его руководством. Затем была аспирантура — у профессора Льва Наумова. И Евгений Васильевич, и Лев Николаевич были учениками и последователями великого Генриха Нейгауза. Так вот начинался мой путь и моя школа.
— Сколько же лет в целом набирается?
— Процесс обучения бесконечен. Вся жизнь — это школа, я до сих пор чему-то учусь. Чисто формально — давайте посчитаем: сначала годовая нулевка с шести лет, потом 11 лет в школе, пять лет в консерватории и три года аспирантуры — 20. А почему я говорю, что 45 лет на сцене, — отсчитываю с первого концерта с папой. Будучи студентом второго курса Консерватории, я сыграл свой первый концерт в Москве. Это была филармоническая площадка Центрального дома ученых. Я аккомпанировал отцу романсы Чайковского и Рахманинова.
— Помните ваши первые гастроли? Какое впечатление они произвели?
— На третьем курсе меня отобрали на Международный конкурс имени королевы Елизаветы в Брюссель — один из самых престижных в то время. Я проходил на него первым номером и должен был хорошо подготовиться. Меня даже освободили от занятий в Консерватории. Тогда «Союзконцерт» организовывал туры для тех, кто прошел на серьезные смотры. Это делали для того, чтобы мы обыгрывали свои номера на небольших программах. Вскоре и я получил приглашение на такой подготовительный тур в Ереван. В только что отстроенном Доме камерной музыки я солировал. Хотя народу было мало, трясся как осенний лист.
Парадоксально, пять лет назад я вновь оказался в этом уютном здании. Тогда в честь 40-летия сценической деятельности мой немецкий менеджер устроил мне европейский тур. И поскольку он сам армянин, один юбилейный концерт наметил в Ереване. Спросил меня, в каком зале хотел бы я провести этот концерт — имея в виду, конечно, залы консерватории или филармонии. Но я выбрал тот самый маленький камерный зал. В этот раз он уже был набит битком — во всех проходах стояли-сидели. Это было так трогательно — спустя годы вернуться туда. Немного обшарпанный зал, старый рояль, но моя душа прямо ликовала. Такая вот связь времен.
Закрытие Всероссийского фестиваля ДМШ и ДШИ «Где рождается искусство». Барвиха, Московская область, ноябрь 2017 года
— Расскажите, какую музыку отечественных классиков зарубежная публика всегда встречает охотно? Можно ли выделить абсолютных фаворитов в определенных странах?
— Думаю, нет. Везде наши лидирующие композиторы XIX — начала XX века — Мусоргский, Чайковский, Рахманинов, Скрябин — в равной степени популярны. За ними идут Шостакович, Прокофьев, Стравинский (если его считать русским, он фактически интернациональный композитор). В меньшей степени — наши замечательные Глинка, Римский-Корсаков и Танеев. В целом могу сказать, что Азия более зациклена на Чайковском и Рахманинове. Там могут из года в год ходить на «Лебединое озеро» или «Спящую красавицу» — в одном исполнении, на той же сцене; слушать, получать удовольствие и не искать каких-то новых путей. У них есть свои пристрастия: например, в Японии Шопен — композитор номер один. А вот Европа более взыскательна и не довольствуется одним и тем же, просит чего-то нового.
— На каких музыкантов вы равнялись в юности? Есть ли у вас кумиры в исполнительском искусстве сегодня?
— Это прежде всего Сергей Рахманинов и Владимир Горовиц. Опять же, я много читал и представлял себе, как мог бы играть Ференц Лист или Антон Рубинштейн. Из более поздних — Мария Юдина и Эмиль Гилельс. А из современных — не буду перечислять. Кого-то не назовешь, обидится (улыбается).
— А какие композиции вам больше нравится исполнять?
— Моя область — это романтика. Это могут быть медленные, философские и задумчивые композиции или, наоборот, виртуозные — где страсти выплескиваются наружу, как извержение вулкана. Причем я не могу выделить одно-два любимых произведения. Их много, они меняются. В какой-то период любишь более грустные мелодии, в какой-то — более радостные. Конечно, через всю жизнь проходят такие мощные шедевры, как Первый концерт Чайковского и Второй концерт Рахманинова. Из зарубежной — в моем репертуаре много миниатюр Фридерика Шопена, Иоганнеса Брамса, Роберта Шумана. Мне очень близок Бетховен. В меньшей степени касаюсь Моцарта и совсем не играю Баха.
Закрытие Всероссийского фестиваля ДМШ и ДШИ «Где рождается искусство». Барвиха, Московская область, ноябрь 2017 года
— Вы виртуозно исполняете музыку, а пробовали когда-то ее писать?
— Могу поимпровизировать для себя или друзей. Никогда не записывал, хотя те, кто слушал, часто настаивали на этом. Но я считаю, что, если заниматься сочинительством, надо пройти серьезную школу: не хочется быть в музыке дилетантом. Как профессионал-пианист я не хочу спускаться до любительского уровня в композиции.
— Какой период в истории российской музыки нравится вам больше всего? Какое произведение этого времени вы считаете недооцененным?
— Романтический период: вторая половина XIX — первые два-три десятилетия XX столетия. На Западе, например, не очень оценен «фортепианный» Чайковский. Кроме Первого концерта, считается, что все остальное — это coffee music — салонная музыка. Что, конечно же, не так. Чайковский использовал много салонных жанров типа пьес, вальсов, мазурок, ноктюрнов, но в них такое невероятное содержание — мелодическое и эмоциональное! Оно не сразу видно, его надо очень чувствовать и понимать — тогда увидишь все эти невероятные красоты. А на Западе народ тоже подвержен штампам. Есть такое мнение, что, дескать, Чайковский хорошо писал только балеты и оперу «Пиковая дама», даже «Онегин» считается больше попсой. Молчу про произведения Лядова, Балакирева, Танеева. Но вот, скажем, Рахманинов, Скрябин, Прокофьев, Шостакович признаны очень серьезно. Я вот еще очень люблю Римского-Корсакова — какой мелодист, какие пласты раскрываются в музыке, но он тоже не входит в число самых популярных.
— Вы преподаете в Российской академии музыки имени Гнесиных и Институте музыки имени Шнитке, выпустили не одно поколение музыкантов. Расскажите о достижениях своих учеников.
— Я не могу сказать, что мои ученики достигли тех высот, до которых дошел ряд моих стипендиатов. Среди них — Даниил Трифонов, сейчас, наверное, пианист номер один в мире в своем поколении. Или, скажем, незрячий пианист Олег Аккуратов, или Даниил Харитонов. Много ребят, которые покорили лучшие мировые сцены. Конкретно среди моих учеников много лауреатов международных и российских конкурсов, но таких супер-имен пока нет. Вот мой ассистент Даниил Контуашвили — лауреат многих конкурсов и фестивалей, теперь преподаватель Гнесинки, Мерзляковки (Академическое музыкальное училище при Московской консерватории имени Чайковского в Мерзляковском переулке. — Прим. ред.), Шопеновского училища. Другая ассистентка — Анна Казарян — замечательно солирует и аккомпанирует. Они достаточно известны в своих кругах, но такой интернациональной славы не приобрели. Но какие их годы, всё в будущем.
Для меня самое важное в учениках — момент роста. Я давно уже не сижу на вступительных экзаменах, не подыскиваю себе учеников. Занимаюсь с теми, кого мне распределяют. Часто приходит юный робкий пианист, в которого не верят, а после нескольких лет обучения становится очень уверенным виртуозом. Вот это самое приятное в профессии педагога.
Гала-концерт всероссийского конкурса «Где рождается искусство». Москва, Концертный зал РАМ имени Гнесиных, декабрь 2013 года
— Какие советы начинающим пианистам и, возможно, их родителям вы могли бы дать? Как стать превосходным исполнителем?
— Прежде всего, надо найти правильный баланс между пальцевым началом и слышанием себя. В нашей школе очень много бывает акцента в сторону техники и автоматизма игры, когда работают больше пальцы, чем уши. А должно быть наоборот: пальцы должны повиноваться тому, что диктует внутренний слух. Слышание себя — это ведь правильный баланс между мелодией и аккомпанементом, между фактурой и темой. Это и правильная педализация, интонирование музыкальной тематики, краска звука, звукоизвлечение, фразировка. Все исполнительство — это интенсивнейшая работа мозга, ушей, сердца, пальцев.
Необходимое условие превосходного исполнительства — сиюминутный контакт с залом, чувство данного момента. Когда светит солнце, играешь одним образом, идет дождь — другим. Кто-то кашлянул в зале — изменил акцент. Надо быть абсолютно свободным и реагировать на все — с помощью опять же слуха. Тогда возникают эти связи между залом и исполнителем: ты делаешь посыл, а возвращается он через внимание публики, звенящую тишину, их излучение, и это тебя наполняет. Исполнительство — это всегда диалог музыканта и зала, в котором рождается настоящее искусство. Причем по отдельности люди, сидящие в зале, могут даже не очень-то разбираться в музыке, но, когда объединены общей музыкой, они безошибочно чувствуют достойное или недостойное исполнение.
А родителям я посоветовал бы быть предельно внимательными к ребенку. Не давать лениться и не давать перегружаться. Талант — материя очень тонкая, ранимая. Переэксплуатация может привести к опустошению и отторжению. Важно быть рядом в трудные моменты. Какая-то неудача может быть воспринята как катастрофа. Начинается депрессия, а затем нежелание заниматься музыкой — отторжение навыков, потраченного времени на занятия. Надо объяснять, что неудача и даже провал — абсолютно нормально. Не может быть прямого восхождения, обязательно будет осечка. И этот провал станет отправной точкой для прыжка еще выше, чем прежде.
— Как найти тот самый контакт с публикой?
— У меня был период в студенческие годы, когда играешь сам себе и все получается замечательно, а приходишь к педагогу или в концертный зал — рассыпается. Я пожаловался Льву Николаевичу Наумову. А он говорит: «Да это абсолютно собачье дело!» Я: «В каком смысле?» Он: «Можно натаскать себя, как собаку, играть не для себя, а для других. Посади рядом с собой сестру или подругу и играй конкретно ей. Попробуй передать весь посыл не словами, а звуками». И я понял. Когда привыкаешь, что музыка имеет конкретный посыл для аудитории, тогда она начинает раскрываться совсем по-другому и проникать. Тогда публика тебя не напрягает, а воодушевляет.
Правда, бывают разные типы музыкантов. Например, канадский пианист Гленн Гульд не очень любил контактировать с публикой, хотя в начале творческой биографии проводил совершенно феноменальные концерты. Зрители его напрягали, и он ушел от открытого исполнительства, стал работать только на запись в студии. Владимир Софроницкий вообще не мог выносить записи — ему нужна была только публика и реакция зала. Он ненавидел микрофоны, его записывали тайком или обманом. Вот почему для меня высочайший пример пианизма — Горовиц. У него и записи потрясающие, и общение с залом такое, что всех трясло, когда он играл.
Мне самому необходимо контактировать с публикой. Я не люблю записывать диски в студии. Там мне нужно себя сначала очень сильно завести — сыграть пять-семь раз, чтобы войти в нужное состояние. А с публикой — сразу. Начинаешь с ней разговаривать на музыкальном языке, она вовлекается и дает обратный импульс. Тогда все рождается. И так бы я и посоветовал — учиться играть для слушателей, а не для себя. А на самой сцене можно попробовать метод Рубинштейна. Он говорил, что выбирает какую-нибудь девушку в зале, начинает ей играть, а потом подключаются все остальные.
Гала-концерт Всероссийского конкурса «Где рождается искусство». Москва, Концертный зал РАМ имени Гнесиных, декабрь 2013 года
— А правда, что вы стоите на голове перед выходом на сцену?
— Да, правда. Это собирает мысли в одну точку. Как правило, перед концертом очень много отвлекающих моментов и забот. Всё накапливается, обрушивается на тебя. Мысли, как говорят китайцы, скачут, подобно обезьяне, с одного дерева на другое. Для того чтобы выйти на сцену, нужно быть предельно собранным. И мне помогает в этом йога, а еще пара стихотворений — для настройки души. Йогой я начал заниматься в 17 лет и с тех пор стараюсь посвящать ей хотя бы немного времени каждый день.
— Вы много лет занимаетесь благотворительностью. Как пришли к этому? Как Международный благотворительный фонд Юрия Розума помогает юным музыкантам?
— 25 лет назад у меня сгорел дом, и это было трагедией. Сгорела часть жизни, которая там происходила. В нем было много дорогих памятных вещей нашей семьи. Одни из ближайших гастролей проходили на Урале. И я узнал, что в области случился пожар в доме престарелых и частном жилище. Тогда я попросил сделать благотворительный концерт, чтобы как-то помочь пострадавшим. И так все пошло. Уже позднее сконцентрировался на помощи одаренным детям. Хотя и это направление витало в воздухе с самой юности. Когда мы с папой ездили на гастроли и потом, уже во времена сольных концертов, я часто наблюдал ситуации, когда талантливый ребенок, не будучи поддержан или направлен кем-то, мог загубить свою жизнь.
Ведь талант — это нейтральная потенциальная возможность яркого развития, которое может быть направлено как вверх, так и вниз. Как и вся наша жизнь — между Богом и дьяволом. Куда мы повернем — выбираем сами. Но иногда эту свободу выбора определяют обстоятельства. Я часто видел, как талант шел в разрушительном направлении. Ни семья, ни друзья не поддерживали творческое начало, его некому было направить, и тогда человек пропадал: курение, наркотики, алкоголь с самого раннего возраста, а в итоге — криминал и даже смерть. Талант может как мгновенно взлететь, так и молниеносно рухнуть. Все это очень тревожно.
В подмосковном поселке Загорянский, где сгорел наш дом, была музыкальная школа, очень нуждавшаяся в помощи, иначе ее бы закрыли. Я загорелся мыслью создать фонд для поддержки этой школы. В итоге ей построили новое здание, купили инструменты. Постепенно фонд расширялся, и мы сосредоточились на поддержке детей России — стали проводить программы нравственного попечительства, творческой помощи, материального содействия, помощи наших детей другим нуждающимся детям — больным, сиротам, даже тем, кто в юном возрасте нарушил закон. Сегодня у фонда уже четыре дома: в Москве, на Камчатке, в Крыму и в Беларуси.
— На портале «Культура.РФ» можно почитать русскую классику, посмотреть фильмы и спектакли. Поделитесь с нашими читателями, что любите перечитывать на досуге?
— У меня досуга, к сожалению, нет. Больше 300 выступлений в год, если считать все выходы на сцену, фонд, два вуза, два фестиваля. А в детстве у меня была большая библиотека. Я постоянно клянчил деньги у родителей на книги. Каждый день бежал на Неглинку в нотный магазин или на Арбат в букинистические лавки. Жаль, что многие собрания сгорели при том пожаре. Для меня книги были сумасшедшей страстью. Но из любимых авторов в литературе я бы назвал даже не писателей, а поэтов. Поэзия ближе к музыке. Сочинения Пушкина, Тютчева, Блока, Пастернака для меня невероятно важны — они гармоничны и отвечают требованиям моей души.
Жаль, что не успеваю перечитывать. Концерты, интервью, фестивали, конкурсы, отчеты — жизнь у меня как добровольная, но радостная каторга. Как говорил наш Господь: «Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко есть». Я себя не сравниваю с Христом, но, бывает, бремя тебе навязывают, и ты его, как повинность, исполняешь. А есть бремя, которое ты сам на себя взял, потому что благородное дело — это и есть благо. Оно легко и радостно, но бремя есть, а времени нет.
Фотографии предоставлены Международным благотворительным фондом Юрия Розума.
Беседовала Татьяна Григорьева
Братья по РозумуДокументальное201039 мин
Розум. ВариацииДокументальное201539 минТеги:МузыкаПубликации раздела Музыка
Смотрите также
{"@type":"Article","description":"Слушаем важные сочинения композитора.","url":"https://www.culture.ru/materials/253329/7-proizvedenii-prokofeva","@context":"http://schema.org","name":"7 произведений Прокофьева","alternateName":"7 произведений Прокофьева","image":{"@type":"ImageObject","url":"https://www.culture.ru:443/storage/images/c982b9776672b715a5d8b7f0c3ef9603/101b62545c8447b6a9e18849f1ced58d.png","caption":"undefined","width":697,"height":392},"articleSection":"Публикации раздела Музыка","datePublished":"2018-11-22T09:20:17.590Z","articleBody":«Сергей Прокофьев — композитор, пианист и дирижер, автор опер, балетов, симфоний и множества других сочинений, известных и популярных по всему миру и в наше время. Читайте истории о семи важных сочинениях Прокофьева и слушайте музыкальные иллюстрации от фирмы «Мелодия».Музыкальные способности у будущего классика русской музыки Сергея Прокофьева проявились еще в раннем детстве, когда он в возрасте пяти с половиной лет сочинил свою первую пьесу для фортепиано — «Индийский галоп». Ее записала нотами мать юного композитора Мария Григорьевна, а все последующие свои сочинения Прокофьев записывал уже самостоятельно.Весной 1900 года под впечатлением от балета «Спящая красавица» Петра Чайковского, а также опер «Фауст» Шарля Гуно и «Князь Игорь» Александра Бородина 9-летний Прокофьев сочинил свою первую оперу «Великан».Несмотря на то что, как вспоминал сам Прокофьев, «умение записывать» у него «не поспевало за мыслью», в этом наивном детском сочинении в жанре комедии дель арте уже был виден серьезный подход будущего профессионала к своей работе. В опере была, как и положено, увертюра, каждый из персонажей сочинения имел свою выходную арию — своеобразный музыкальный портрет. В одной из сцен Прокофьев даже применил музыкальную и сценическую полифонии — когда главные герои обсуждают план борьбы с Великаном, сам Великан проходит мимо и поет: «Они хотят убить меня».Услышав отрывки из «Великана», известный композитор и профессор консерватории Сергей Танеев рекомендовал юноше всерьез заняться музыкой. А сам Прокофьев с гордостью включил оперу в первый список своих сочинений, который он составил в возрасте 11 лет.Опера «Великан»
Дирижер — Михаил Леонтьев
Автор восстановления оркестровой версии — Сергей Сапожников
Премьера в Михайловском театре 23 мая 2010 годаПодобно многим молодым авторам, в ранний период своего творчества Сергей Прокофьев не нашел любви и поддержки критиков. В 1916 году в газетах писали: «Прокофьев садится за рояль и начинает не то вытирать клавиши, не то пробовать, какие из них звучат повыше или пониже». А по поводу первого исполнения «Скифской сюиты» Прокофьева, которым дирижировал сам автор, критики высказались так: «Прямо невероятно, чтобы такая лишенная всякого смысла пьеса могла исполняться на серьезном концерте… Это какие-то дерзкие, нахальные звуки, ничего не выражающие, кроме бесконечного бахвальства».Однако в исполнительском таланте Прокофьева никто не сомневался: к тому времени он успел зарекомендовать себя как виртуозный пианист. Исполнял Прокофьев, впрочем, в основном собственные сочинения, среди которых слушателям особенно запомнился Первый концерт для фортепиано с оркестром, получивший благодаря энергичному «ударному» характеру и яркому запоминающемуся мотиву первой части неофициальное прозвание «По черепу!».Концерт №1 для фортепиано с оркестром ре-бемоль мажор, соч. 10 (1911–1912)
Владимир Крайнев, фортепиано
Академический симфонический оркестр МГФ
Дирижер — Дмитрий Китаенко
Запись 1976 года
Звукорежиссер — Северин ПазухинВ пику консервативным критикам, желая, как он сам писал, «подразнить гусей», в том же 1916 году 25-летний Прокофьев написал совершенно противоположный по стилю опус — Первую симфонию. Ей Прокофьев дал авторский подзаголовок «Классическая».Скромный по составу оркестр гайдновского образца и классические музыкальные формы намекали, что если бы «папаша Гайдн» дожил до тех дней, то он вполне мог бы написать такую симфонию, приправив ее смелыми мелодическими оборотами и свежими гармониями. Созданная сто лет назад «назло всем», Первая симфония Прокофьева до сих пор звучит свежо и входит в репертуар лучших оркестров мира, а «Гавот», ее третья часть, стал одной из самых популярных классических пьес ХХ века.Сам Прокофьев впоследствии включил этот гавот в качестве вставного номера в свой балет «Ромео и Джульетта». У композитора была еще и тайная надежда (в этом он сам впоследствии признавался), что из противостояния с критиками в конечном счете победителем выйдет именно он, особенно если с течением времени Первая симфония в самом деле станет классической. Что, собственно, и произошло.Симфония №1 «Классическая», ре мажор, соч. 25
Государственный академический симфонический оркестр СССР
Дирижер — Евгений Светланов
Запись 1977 годаI. AllegroIII. Gavotte. Non troppo allegroДо конца своих дней Прокофьев сохранил непосредственность мировосприятия. Будучи отчасти ребенком в душе, он хорошо чувствовал детский внутренний мир и неоднократно писал музыку для детей: от сказки «Гадкий утенок» (1914) на текст сказки Ханса Кристиана Андерсена до сюиты «Зимний костер» (1949), сочиненной уже в последние годы жизни.Первым сочинением Прокофьева после возвращения в Россию в 1936 году из долгой эмиграции стала симфоническая сказка для детей «Петя и волк», написанная по заказу Наталии Сац для Центрального детского театра. Сказка юным слушателям полюбилась и запомнилась благодаря ярким музыкальным портретам персонажей, которые до сих пор знакомы на слух многим школьникам не только в России, но и за рубежом. Для детей «Петя и волк» выполняет образовательную функцию: сказка представляет собой своеобразный путеводитель по инструментам симфонического оркестра. Этим произведением Прокофьев предвосхитил написанный почти на десять лет позже и аналогичный по задумке путеводитель по симфоническому оркестру для молодежи (Вариации и фуга на тему Пёрселла) английского композитора Бенджамина Бриттена.«Петя и волк», симфоническая сказка для детей, соч. 67
Государственный академический симфонический оркестр СССР
Дирижер — Евгений Светланов
Запись 1970 годаУ признанного шедевра ХХ века, многие номера из которого возглавляют международные хит-парады классической музыки, — балета Сергея Прокофьева «Ромео и Джульетта» — была непростая судьба. За две недели до назначенной премьеры общее собрание творческого коллектива Кировского театра постановило спектакль отменить во избежание, как все считали, полного провала. Возможно, такие настроения в артистах отчасти поселила статья «Сумбур вместо музыки», вышедшая в газете «Правда» в январе 1936 года, которая жестко раскритиковала театральную музыку Дмитрия Шостаковича. И театральное сообщество, и сам Прокофьев восприняли статью как нападки на современное искусство в целом и решили, что называется, не лезть на рожон. В то время в театральной среде даже распространилась злая шутка: «Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете!»В результате премьера «Ромео и Джульетты» состоялась лишь два года спустя в Национальном театре города Брно в Чехословакии. А отечественная публика увидела постановку только в 1940 году, когда балет все-таки поставили в Кировском театре. И несмотря на очередной приступ борьбы правительства с так называемым «формализмом», балет «Ромео и Джульетта» Сергея Прокофьева был даже удостоен Сталинской премии.«Ромео и Джульетта», балет в четырех актах (9 картинах), соч. 64
Симфонический оркестр Государственного академического Большого театра СССР
Дирижер — Геннадий Рождественский
Запись 1959 года
Звукорежиссер — Александр ГроссманДействие I. Картина первая. 3. Улица просыпаетсяДействие I. Картина вторая. 13. Танец рыцарейДействие I. Картина вторая. 15. МеркуциоВ 1936 году Сергей Прокофьев, эмигрант первой послереволюционной волны, зрелый, успешный и востребованный композитор и пианист, вернулся в Советскую Россию. Большое впечатление произвели на него перемены в стране, которая стала совсем другой. Игра по новым правилам потребовала и некоторых корректив в творчестве. И Прокофьев создал ряд произведений, на первый взгляд, откровенно «придворного» характера: Кантату к 20-летию Октября (1937), написанную на тексты классиков марксизма-ленинизма, кантату «Здравица», сочиненную к 60-летию Сталина (1939), и кантату «Расцветай, могучий край», посвященную уже 30-летию Октябрьской революции (1947). Правда, учитывая своеобразное чувство юмора Прокофьева, то и дело проявлявшееся в его музыкальном языке, до сих музыкальные критики не могут дать однозначного ответа на вопрос, написал композитор эти произведения искренне и всерьез или же с определенной долей иронии. Например, в одной из частей кантаты «К 20-летию Октября», которая называется «Кризис назрел», сопрано поют (а точнее — пищат) в самом высоком регистре «Кризис назрел!», спускаясь по полутонам. Это звучание напряженной темы кажется комичным — и такие неоднозначные решения встречаются в «просоветских» произведения Прокофьева на каждом шагу.Кантата к 20-летию Октября для двух смешанных хоров, симфонического и военного оркестров, оркестра аккордеонов и шумовых инструментов, соч. 74 (сокращенный вариант)Государственная хоровая капелла
Художественный руководитель — Александр Юрлов
Симфонический оркестр Московской филармонии
Дирижер — Кирилл Кондрашин
Запись 1967 года
Звукорежиссер — Давид ГаклинТексты Карла Маркса и Владимира Ленина:Вступление. Призрак бродит по Европе, призрак коммунизмаФилософыРеволюцияКомпозиторам первой половины ХХ века многое приходилось делать впервые, и созданные ими образцы нового искусства сейчас считаются хрестоматийными. Это в полной мере относится и к музыке для кино. Всего семь лет спустя после появления первого советского звукового фильма («Путевка в жизнь» 1931 года) в ряды деятелей киноискусства влился и Сергей Прокофьев. Среди его сочинений в жанре киномузыки выделяется масштабная симфоническая партитура, написанная для фильма Сергея Эйзенштейна «Александр Невский» (1938), переработанная впоследствии в кантату под тем же названием (1939). Многие образы, заложенные Прокофьевым в этой музыке (скорбная сцена «мертвого поля», бездушная и механическая по звучанию атака крестоносцев, радостная контратака русской конницы), и по сей день являются стилевым ориентиром для кинокомпозиторов всего мира.«Александр Невский», кантата для меццо-сопрано, хора и оркестра (на слова Владимира Луговского и Сергея Прокофьева), соч. 78Лариса Авдеева, меццо-сопрано (Поле мертвых)
Государственная академическая хоровая капелла России имени А. А. Юрлова
Хормейстер — Александр Юрлов
Государственный академический симфонический оркестр СССР
Дирижер — Евгений Светланов
Запись 1966 года
Звукорежиссер — Александр ГроссманПеснь об Александре НевскомЛедовое побоищеПоле мертвыхАвтор: Алексей Сканави»,
